Четыре самых потрясающих спектакля - в последние три дня театрального фестиваля в Херсоне: черная комедия – пантомима – театр абсурда – народнопоэтическая феерия. И это все о душе: там были надорванные души – бесхитростные души – потерянные души – влюбленные души. Это была кульминация праздника Театра во всех его жанровых возможностях погружения-возвышения в катарсис: высшая точка восхищения, озарения, прозрения, очищения, просветления… Такие разные омывающие слезы – но все об одном, о ней, о нем … Это «блаженство полной отдачи стихии, будь то любовь, чума, или как их еще там зовут» (Цветаева), это «упоение в бою и бездны мрачной на краю» (Пушкин). И сложно тут что-либо еще добавить, но я все же попытаюсь.

Спектакль «Однорукий» по пьесе Мак Донаха в исполнении Киевского академического Молодого театра, режиссер Андрей Белоус, в главной роли Станислав Боклан. С первых же минут спектакль печально гипнотизирует чем-то скрипуче-унылым и поначалу совсем не смешным, хриплым голосом безрукого одинокого мужчины на сцене: там маячит страшная обыденная несчастливость, удручающая бездольность, обескураживающая горемычность. Дальше – хуже: несчастье как самое обыденное состояние, постоянное и неизбывное, уже и не воспринимается как несчастье, и как-то даже становится веселым, когда главный герой на последней минуте спектакля наконец-то облегченно улыбнется: «Вот зараза, сломал-таки мою зажигалку!», ведь именно из-за этого одинокий мужчина не смог устроить нам на сцене самосожжение. И как от души отлегло.

Хотя отлегло еще раньше: когда этот озлобленный однорукий за 10 минут до финала не расстрелял смешного негра и юную блондинку за их нехороший поступок, а ведь мог бы. Так что зло оказалось не таким уж страшным, недаром ведь с самого начала этот завораживающе-хриплый «высоцкий» голос заставлял держать его зло на подозрении добра: плохое явно было чревато чем-то хорошим…

Конечно же, я и не забывала предупреждение Достоевского, что «видимо, нельзя жизнь прожить, чтобы сердце не надорвать», так ведь надорванное сердце как-то все-равно подобреет, в отличие от целостно-холодного и правильного – в этом тоже вся русская литература преуспела по полной. Так в театре Мак Донаха проступает новаторская идея «прощального гуманизма», как ее назвали критики, когда именно в последние минуты спектакля злой герой вдруг замирает и за миг до гибели проявляет себя как человек, несмотря на общую дегуманизацию культуры прошлого века.

Немного театроведения. Во всех лихо заверченных бессюжетностях современного театра (и Мак Донаха, и Ворожбит) без бутылки не разобраться, и в ее качестве мне неслабо помогла книга профессора театроведения Франкфуртского университета Ханс-Тиса Лемана «Постдраматический театр». И вот что прояснилось – коротенько передаю:

- в новом театре третьего тысячелетия переживание и перевоплощения актеров трансформируются в ревю, панораму, социально-литературный монтаж на фоне актуализации классики;

- артист становится перформером, он уже не исполнитель, а соавтор в постдраматическом театре;

- вместо закономерной реальности – на сцене структурированный хаос и волновая теория (в смысле квантов) в бесструктурной и бессистемной композиции;

- прежнее линейное и систематическое построение драматургии (от завязки к развитию действия, кульминации и развязке) теперь опровергается идеей театра как энергообмена в полиперспективном пространстве;

- теперь иные механизмы коммуникации — не через текст, так как язык нового театра выражает лишь мерцательность сознания, его дискретный характер, отупение, роботизацию, забытовление;

- концепция «отложенного восприятия» расщепляет чувства и мысли: изображаемое в данный момент и мыслимое не синхронны;

- урок восприятия театра: не через морализм и нравственный вопрос, национальные традиции или систему импрессионистических впечатлений, а через парадоксальное, прихотливое движение театральной формы.

Постдраматический театр. В спектакле по загадочной пьесе Мак Донаха все эти театроведческие причиндалы – ну прям как на ладони! Действие пьесы «Однорукий из Спокэна» происходит в современной Америке, и это настоящая американская трагикомедия: стреляют, пугают, кидаются отрезанными руками. 27 лет назад парень по имени Кармайкл при загадочных обстоятельствах потерял руку, а потом всю жизнь ее искал. Его партнеры – узнаваемые по фильмам Тарантино типажи американского кинематографа: шизофренический портье, афроамериканец, белая истеричка. Так у Мак Донаха появляется новый человеческий типаж, который современные театральные критики назвали «киноморф»: это герой, который живет внутри какого-то киномифа, его психофизика - это копирование кинореальности. В нашем спектакле актеры наглядно скрестили двух главных персонажей: это поклонник фильма ужасов (однорукий) и поклонник образа Тима Рота в «Четырех комнатах» (вахтер).

Но это все только на первом плане, за которым, несомненно, выступает второй и третий и так далее: забитость, усталость, потерянность человека ведут его не к традиционной «печальке», а наоборот: к ОДЕРЖИМОСТИ! И не важно, чем – отрезанной рукой или любовью к маме, кактусу, амфитаминам... Герой становится дуриком – чудиком – параноиком - социопатом, далеко не добряком, но и не окончательным злодеем. Я видела, как мотив затерянности правды педалирует и без того не дающее спать по ночам ощущение зыбкости мира, практического агностицизма – черт его разберет, и где? и что? и куда?

Все пропало, все потеряны, и Вий туда же. Во всей красе постдраматического духа предстал и спектакль Дикого театра (Киев) «Vій 2.0», поставленный режиссером Максимом Голенко по пьесе Натальи Ворожбит, написанной по мотивам известного произведения Н.В. Гоголя, но Вий в спектакле так и не показался. Спектакль на крестообразной сцене прямо в середине зала создал настоящий кафкианский замок безысходности, давно и гениально уже высказанной в новелле «Сельский врач».

Удушливый, горлопанящий, раздражающий, грубый, неуютный какой-то спектакль, напомнивший анекдот про Брежнева: «Нашей совеЦкой молодежи предстоит жить при коммунизме. Так им, патлатым, и надо!»

Не мистика, а сакральность. Критики называют его мистическим спектаклем, но для меня он стал кондово-реалистическим «побутовым» откровением о нашей всеобщей потерянности – ловкость рук и никакого мошенничества! Разве что сакральность фольклора мистически обыграла маски на лицах актеров: в самом начале спектакля звучала песней сказка про уточку или лебедя, которая только по ночам превращалась в девушку, а старик со старухой сожгли ее оперение. Вот и осталась она без крыльев своих на земле, совсем потерянная и неприкаянная. В финале спектакля все потерявшиеся души в просторах украинских степей и затерянных сёл надели птичьи клювы и крылья, взмахнули ими и полетели, и всё свое утраченное естество снова как бы нашли. Я называю это не мистикой, а реализацией метафоры, и тогда вся остальная чертовщина спектакля вполне критически-реально укладывается в пьяном сознании персонажей, которое незаметно заражало и зрителей (недаром всем перед началом спектакля дали по глотку самогона и кусочку сала).

На сцене – простая история французов Дамиана и Лукаса, которые попали в село Зеленый Угол, на Полтавщине, к своей Facebook-подруге Оксане, а она при странных обстоятельствах умирает, и такой типично противный милиционер подозревает всех: это жених Оксаны - Николай, его сестра Дренька, брат Оксаны и два злосчастных француза.

Актеры мне понравились ужасно, все без исключения, но больше всех поразил бешеный актерский азарт Андрея Кронглевского, сыгравшего жениха Кольку, в котором зачаровала гремучая смесь убогости ума и широты души, бешеной страсти и тончайшего лиризма, силы-грубости и нежности, разгула и здравого смысла, и это еще далеко не все его оксюморонные черты.

Все потеряны и все пропало в этом спектакле! Причем так громко они об этом кричали, так сильно стучали ногами, костылями, табуретками по несчастной крестообразной сцене, что сначала заложило уши, потом заложило сердце, и лишь после спектакля постепенно подступали всякие мрачные раздумья, невнятные переживания, смутные сомнения и томления, вызовы необъяснимых режиссерских приемчиков - а на пуркуа?! Ответы ищу до сих пор, вот уже неделя прошла, и кое-что начинает проясняться.

Зри в корень. Как пишут умные критики, Наталья Ворожбит умеет создавать особые социально-атмосферные, обнажающие правду, истории, которые не просто вызывают интерес благодаря наличию интриги и лихо закрученного сюжета, но и отличаются глубиной «копания». До чего же докопалась здесь я?

Прежде всего – спектакль надо пересмотреть, и не один раз, чтобы догнать его ценностную непонятность. Символизм сцены в виде креста очевиден: духовное раздорожье, физические конфликты с духовным миром, перекресток с чертовским отродьем и т.п. А вот остальные символы посложнее будут…

Второе: объективные законы позаботятся о том, чтобы неисполнение обязанностей даром не прошло.

И третье: как ни срывай маски – до истины не досрываешься, как ни матерись – всеобъемлющего негодования не выразишь, как ни объясняй необъяснимое – так никогда и не объяснишь. Кафка всем нам в помощь, особенно его «Сельский врач». Напомнить, что ли? Тогда вот: «Этак мне уже не вернуться домой; на моей обширной практике можно поставить крест; мой преемник меня ограбит, хоть и безо всякой пользы, ведь ему меня не заменить; в доме у меня заправляет свирепый конюх; Роза в его власти; мне страшно и думать об этом. Голый, выставленный на мороз нашего злосчастного века, с земной коляской и неземными лошадьми, мыкаюсь я, старый человек, по свету. Шуба моя свисает с коляски, но мне ее не достать, и никто из этой проворной сволочи, моих пациентов, пальцем не шевельнет, чтобы ее поднять. Обманут! Обманут! Послушался ложной тревоги моего ночного колокольчика- и дела уже не поправишь!» И тут уж ничего не прибавишь, не убавишь, даже если ты - ворожбит…

Пластически-визуальное шоу «Светлые души» в исполнении театра Quartet DEKRU, режиссер Любовь Черепахина и четыре очень талантливых легчайший мима рассказали без слов простые истории про нас с вами, показали сцены из ежедневной жизни так изысканно и эстетично, так воздушно и как-то вежливо и благородно, с легким чувством юмора, без крупицы пошлости или нарочитых заигрываний с публикой, что часто встречается в таком жанре. Но не у наших светлых душ!

«Ніч на полонині» Олександра Олеся у виконанні Луганського драматичного театру. І нарешті, в останній день фестивалю, наприкінці травня, «стояла я и слухала весну» (Леся Українка), співчуваючи всім серцем тому, що «бо скільки кривд, бо скільки всюди лиха» (П .Грабовський), дивуючись: «То як таки, щоб воля - та пропала? Це так колись і вітер пропаде?» (Мавка Лесі Українки), радіючи з того, що «у них була своя співанка, і серденятка голосні!» (Іван Малкович). Почуття дорогоцінності та блискавичності у самих простих речах. Це була дійсно ніч на полонині, тому що виставу представляли актори на сцені під відкритим нічним небом, під височенними соснами та акаціями Олешківського села, під сяючими зорями та в озоні післядощового повітря. Актори та режисер Сергій Павлюк перенесли мене на Гуцульщину, в Карпатські гори, де лугові трави, прадавні смереки занурили мене у легенди та казковий напівсон, де реальне, фантастичне та уявлене поєднане в такому любому мені первісному синкретизмі релігійно-міфологічної свідомості. Іван, Мавка, Марічка, лісовий чорт – персонажі лебединої пісні Олександра Олеся, написаної в еміграції, напоєної найніжнішою любов’ю до української землі, фольклорно-міфологічних образів, які «на чужині, начебто сумний докір, витали над ним і не давали спокою».

Трагедія всіх персонажів, коли кожен з них – правий, любить и прагне щастя, і коли всі такі нещасні – це і є історичний українській шлях, і «через нього я мушу пройти – неспроможний знести», як написав імпресіоніст української прози Гнат Михайличенко ще у 1919 році.

Подарок судьбы и Мельпомены. Этот театральный фестиваль отворил колодцы моей детской мечты о Театре, о «быть актрисой» на заре туманной юности, за которой жизнь впереди. Тогда я несколько лет занималась в Херсонском Молодёжном театре с талантливейшим режиссером Виталием Новиком, подарившим мне мир новой мечты, надежды, тихой славы…

Театры Мельпомены Таврии – 2016 разбудили «души прекрасные порывы», подарили чувство полета и молодости, когда я еще только училась в одиночестве, голодная и счастливая, как Чайка Ливингстон. Театры Мельпомены обрушили триумф на голову и веру в сердце, что каждый может осознать собственную исключительность и в ее свете жить – работать – любить на земле.